Каждому свое кесарю кесарево. "Кесарю - кесарево, а Богу - Богово": значение фразеологизма и его история

В Библии есть много фраз, которые прочно вошли в наш разговорный обиход, стали пословицами и поговорками. Обычно эти фразеологические обороты понятны всем, не вызывают трудностей в толковании, но их библейский контекст гораздо интереснее.

Одно из таких крылатых выражений – “кесарю – кесарево, а Божие – Богу”. Многие сейчас понимают это так: “каждому – свое”. Иначе говоря, “требованиям жизни надо отдавать свою дань, а убеждениям свою, поэтому, отбросив лишнюю высокопарность, надо трезво подлаживаться под житейские нужды”. Однако в той ситуации, когда эта фраза была впервые произнесена, она явилась ответом Иисуса Христа на конкретно поставленный вопрос. А цена ответа – Его жизнь.

Вопрос-ловушка

Этот евангельский эпизод – один из ярких примеров борьбы против Иисуса со стороны религиозных учителей израильского народа. Она принимала разные формы: от прямой клеветы до сбора, как сейчас говорят, компрометирующих материалов. С этой целью иудеи и спросили Христа: “Позволительно ли давать подать кесарю, или нет?” (Мф. 22:17). Евангелие прямо говорит, что этот вопрос задали Христу вовсе не за тем, чтобы узнать мнение авторитетного Учителя. Задачей было “уловить Иисуса в слове”.

Прежде чем ответить, Христос попросил показать Ему монету, которой платится подать императору. Ему принесли римский динарий. Глядя на нее, Христос спросил: “Чьи это изображение и надпись?” – “Кесаревы”, – послышался ответ. На это Иисус и сказал Свои знаменитые слова: “Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу”. О реакции спрашивавших Евангелие говорит очень сдержанно:

“Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли”. Но, по сути, это означало, что планы вопрошавших полностью провалились. А ведь они надеялись, что любым – и отрицательным, и утвердительным ответом Иисус вынесет Себе смертный приговор. Но в чем же состояла каверза и неразрешимость вопроса? И почему такой простой ответ заставил иудеев удивиться и разрушил их лукавый замысел? Чтобы понять это, надо ненадолго погрузиться в историю Израиля.

Культ императора и религия Ветхого Завета

В 6 году по Р. X. Иудея вошла в состав Римской империи, стала управляться римским наместником и, естественно, должна была платить подать Риму. Однако необходимость платить налог императору воспринималась израильтянами крайне болезненно. И дело тут не в деньгах, а в том, что подать уплачивалась императору-язычнику, который был не просто официально обожествлен, но и всех подданных Римской империи заставлял приносить жертвы перед своим изображением или статуей. Культ императора был всеобщей государственной обязанностью, независимо от того, во что верил человек, и рассматривался Римом как знак лояльности покоренных народов к государственной власти. Причем такая возмутительная, с нашей точки зрения, практика для языческого сознания была нормой: какая разница, сколько богов находится в твоем пантеоне – 100 или 101? На это ни один из завоеванных народов не обращал внимания. Действительно, стоит ли из-за подобной мелочи ссориться с властями могущественной империи?!

Однако в Иудее Рим сразу же столкнулся с неразрешимой проблемой. К великому изумлению язычников оказалось, что Бог у евреев один, и нет никакого пантеона даже низших богов, куда можно было бы добавить и правящего кесаря. Более того, именно Этого единственного Бога – Иегову – Израиль считал своим Царем. Ему, в иерусалимский храм, каждый иудей платил налог в виде десятины (десятая часть урожая и скота) и ежегодной подати серебряной монетой. В силу такого государственного устройства любая другая дань, равно как и покорение языческой власти, воспринимались народом как предательство Бога. О культе обожествленного императора в Иудее вообще не могло идти речи: Библия запрещала не только принесение жертв кому-либо, кроме Иеговы, но и любые изображения одушевленных существ. При всякой попытке заставить евреев поклоняться кесарю римляне встречали отчаянное сопротивление местного населения. Поэтому, учитывая древность иудейской религиозной традиции, а также из уважения к местному Богу (а вдруг он действительно существует) для “странной” провинции они сделали исключение и не настаивали на культе императора, оставив только налог.

При этом, пойдя на тактическую уступку, римляне с жестокостью подавляли постоянно возникающие на почве императорской подати мятежи иудеев. Исторические источники содержат сведения, по крайней мере, о двух крупных восстаниях непосредственно после ее установления в 6 году. Именно римская подать послужила причиной возникновения в Иудее движения зилотов (ревнителей – греч.), которые отказывались от любых компромиссов с Римом и призывали народ к борьбе против захватчиков. Они разжигали в Израиле радикальные националистические настроения, что, в конце концов, привело к восстанию 66 года, полному разрушению Иерусалима и уничтожению в 70 году императором Веспасианом даже номинальной израильской государственности .

Большинство религиозных учителей иудейского народа понимали опасность открытых выступлений против римлян и нашли компромисс. Конечно, это казалось им временной мерой, лишь до явления Божественного Посланника – Мессии, на ожидании Которого строилась вся ветхозаветная религия (по мнению израильтян, придя, Мессия должен будет встать во главе политического национально-освободительного движения и избавить народ от иноземного порабощения). Поэтому евреи платили налог и кесарю, и Храму, но для храмового налога использовались специальные монеты, отчеканенные не в Риме, а в Иудее. На них отсутствовало изображение кесаря, поэтому они считались “чистыми”. По большим праздникам, когда в Иерусалим приезжали иудеи со всех концов империи, чтобы принести жертву и заплатить священный налог, во дворе Храма размещались пункты “обмена валюты” – столы с меновщиками, которых Иисус как раз и прогнал оттуда с помощью бича в другом известном евангельском эпизоде (Евангелие от Матфея, глава 21, стихи 12-13).

Что принадлежит кесарю?

Итак, если вернуться к вопросу о том, надо ли платить подать кесарю, то становится понятно, в чем состояла его неразрешимость и, соответственно, ловушка для Христа. Если бы Иисус сказал: “надо”, то он скомпрометировал бы Себя перед народом, потому что римский налог был ненавистен иудеям и истинный Мессия (по их мнению -политический вождь Израиля) не мог так ответить. А скажи Он: “не надо”, противники тут же обвинили бы Его перед римским наместником в подстрекательстве к мятежу против кесаря, что каралось казнью через распятие.
Что же необычного сказал им Иисус? Почему они так удивились Его ответу? Христос не зря попросил показать Ему динарий. На римской серебряной монете, которую Ему дали, был изображен римский император в лавровом венке и надпись: “Тиберий Кесарь, Август, Сын Божественного Августа, Великий Понтифекс “. По тогдашним представлениям, тот, кто был изображен на монете, являлся ее владельцем. Кесарю и надо было отдавать то, что ему принадлежит. Неразрешимый, по мнению иудеев, вопрос о подати императору, оказывается, решался простым взглядом на монету.

Кроме того, Иисус показывает лукавство самого вопроса: ведь израильтяне фактически уже подчинились законам римского государства, признав его деньги. Тем, кто спрашивал Христа о подати, было хорошо известно, что, по закону Моисея, они не могли даже дотрагиваться до вещей, на которых присутствовало какое бы то ни было изображение. А между тем жители Иудеи спокойно совершали торговые операции с римскими динариями вне храма. Однако это не мешало им вносить храмовый налог и почитать Бога.

“Двойное гражданство”

По сути, Христос ответил на вопрос о подати кесарю утвердительно, однако Его ответ находится совсем в иной плоскости, нежели мыслили себе противники Спасителя. Их вопрос был основан на невозможности дать третий ответ: если ты говоришь “плати”, ты враг Богу, если “не плати” – враг кесарю. Эту схему Христос разрушает утверждением, что Царство Божие качественно отличается от земного царства и предоставляет людям – гражданам и сынам Небесного Царства – подчиняться земному государству в той мере, насколько это совместимо со служением Богу. Спустя несколько дней, стоя на суде перед Понтием Пилатом, Христос скажет то же самое: “Царство Мое не от мира сего”.

В XX веке стало модным утверждение, что Христос был первым революционером, потому что Он подорвал все устои античного общества. Однако вечное значение ответа Спасителя заключается как раз в том, что Христос не призывал ни к каким насильственным революционным переменам. Евангелие, от начала до конца, свидетельствует о том, что настоящая революция – это изменение, преображение внутреннего мира человека, который, оставаясь подданным земного государства, отдает Богу самого себя.

Что могут означать эти слова Христа ддя современных людей? Во-первых, то, что на земле невозможно построить настоящее Царство Божие, потому что оно принадлежит совсем иному плану бытия и нельзя подменить его ни коммунизмом, ни капитализмом, ни “шведской моделью социализма”. А во-вторых, то, что Богу нужны не только свечки, поставленные за “благополучие и здравие”, но сердце, которое принадлежит Ему и не отрекается от своего небесного гражданства. Даже если эти земные здравие и благополучие слишком очевидны или, напротив, никак не хотят приходить.

Государство Израиль возродилось только в 1948 году.
Понтифекс (греч.) – жрец.

глава из книги "Великие религии мира"

Ч асто говорят о противоречиях в Евангелиях. Противоречия там, действительно, есть. Христос ничего не писал. Запомнилось то, что Он говорил в разное время, в разных обстоятельствах, — каждый раз то, что нужно было здесь и теперь. Целостность Евангелий не в системе (её нет), а только в личности Христа. Никаких рецептов и прямых указаний евангелисты, видимо, и не хотели дать. Скорее они хотели дать живой нравственный пример, “заразить” Христом. Поэтому Евангелия написаны не в виде догматов или рассуждений, а в виде рассказов из жизни Учителя, часто противоречивых, если брать их вне контекста, вне отношения к данному случаю.

Как быть с грешниками? Как искоренить зло? Иисус нигде не дает рецептов на все случаи, но Он знает, как в каждом случае поступить, и хочет передать эту способность знать самому . Это нечто прямо противоположное тому, что внедряли фарисеи, книжники.

И опять разгорелась та же древняя борьба внутреннего и внешнего, что и во времена пророков, только еще более напряженная. Фарисеи без конца проверяют, “искушают” Христа, по евангельской терминологии, хотят поймать Его на незнании или нарушении закона. Но Он все время уходит от любых ответов, ускользает из расставленных ловушек, обладая как бы иным способом рассуждения, не только логическим, а еще и интуитивным — умением подняться над противоречием, обратить вопросы извне вовнутрь.

Однажды фарисеи привели к нему женщину и сказали, что застали ее в прелюбодеянии. “Что с нею делать? Моисей велел побивать таковых камнями, а ты что скажешь?” Христос сидел на земле, глядя вниз, и что-то задумчиво чертил на песке пальцем. Потом он поднял голову, посмотрел на женщину и ее обличителей и сказал: “Кто сам без греха, первый брось в нее камень”. И снова стал чертить что-то на песке. Когда он поднял голову, рядом с женщиной никого не было. “Ну что, женщина, обличители твои ушли? — сказал Он. — И я не брошу в тебя камень. Иди и не греши больше”.

Другой раз фарисеи подступили к Нему с вопросом — надо ли платить подать кесарю. Вопрос был явно провокационный. Если Он ответит “нет”, он покажет этим свою гражданскую нелояльность; если “да”, то какой же он Учитель справедливости? Иисус обманул их ожидания. Он попросил дать Ему динарий. Ему дали. “Чье на нем изображение?” — спросил Иисус. На монете был изображен кесарь. “Так отдайте кесарю кесарево, а Богу Божье”, — сказал Он.

Что означает этот ответ? Видимо, Иисус хотел сказать, что Он вовсе не призван разрешать социальные проблемы. Он не дает частных тактических советов. Он занят вопросами духовными. Он — учитель нравственности. Он хочет, чтобы каждая человеческая душа исполнила свой долг по отношению к целому, к миру, приобрела бы внутреннюю собранность и способность самостоятельно ориентироваться. Он не хотел, чтобы люди механически следовали Его советам, иначе человечество будет на протяжении всей истории разыгрывать сказку об Иванушке-дурачке, который говорит на похоронах “таскать вам не перетаскать”, а на свадьбе плачет.

Человек должен отдавать Богу Божье (то есть не забывать о глубочайших пластах своей души) и одновременно уметь выполнять конкретные жизненные задачи так, чтобы они не вставали поперек его основной духовно-нравственной задачи. Если “кесарево” задушит “Божье” (духовно-нравственное), если их нельзя будет совмещать, если “кесарь” потребует от человека попрания святынь, отказа от человеческого достоинства, то очевидно, он потребовал не своего, а “Божьего”, и тогда кесарю надо отказать, всей жизнью своей стать поперек его требований.

Духовная бескомпромиссность — одна из важнейших добродетелей, заповеданных Иисусом. Таков внутренний смысл слов: “Я принес вам не мир, но меч. Разделяю отца с сыном и мать с дочерью”. Как совместить эти слова с другими: “Блаженны миротворцы”? Или со словами, сказанными Петру, пытавшемуся защитить своего Учителя мечом: “Взявший меч от меча и погибнет”? “Меч” в случае разделения отца с сыном — чисто метафорический, духовный, а не материальный. Это призыв к духовной бескомпромиссности. Духовный спор нельзя растворять и сглаживать. Идеал должен оставаться живым и чистым. И в то же время спор нельзя решать оружием. Все, кто отвечает ударом на удар, так или иначе плодят зло.

В центре Евангелий от Матфея, Луки и Марка находится знаменитая Нагорная проповедь (проповедь, произнесенная на горе), где изложены все основы христианской нравственности. Проповедь необычна не только по сути своей, но и по форме. Учитель противопоставляет свое понимание нравственной нормы, долга и счастья всему, что было до Него. Однако Он не отменяет, не уничтожает старое, а как бы углубляет и развивает его. Именно чувствуя свою связь со всей многовековой традицией, свою верность ее духу, Он мыслит себя самого, как ее продолжателя, творца, а не слепого раба, и выступает от имени всего лучшего, что охраняет традиция, от имени ее святыни, ее Бога. Верность этой святыне дает Ему внутреннее право отождествлять себя с ней. И Он решительно противопоставляет себя букве закона. Через всю проповедь проходит, как рефрен: “Сказано в законе, а Я говорю вам...”.

Фольклорное сознание, фольклорная религия основаны на господстве памяти, на господстве прошлого. Новое приходит скорее нечаянно, чем нарочно. Старое забывается и вспоминается с ошибками. В ошибки вступает новое. Потом человек осмысляет то, что задержала память, сознает себя, как защитника и толкователя священной древней истины. Появляются пророки. Они пишут книги, на которых лежит отпечаток личности. Но только в Нагорной проповеди Христа слышится голос личности, совершенно осознавшей свое авторское право, внутреннее право создавать новое.

“Сказано: "не убивай", а я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду”. Какому суду? Какой суд в истории судил за гневные мысли? Никакой. Но не внешняя, судебно-правовая сторона важна евангельскому Учителю; Он отделяет от права нравственность. Ему важен внутренний суд, суд совести. Системы наказаний он не предусматривает. В тех случаях, в которых это зависит от Него, Он ее бесконечно ослабляет (“иди и не греши больше” — вот и все наказание). Но внутренние нравственные требования человека к самому себе он увеличивает бесконечно.

“Сказано: "не прелюбодействуй". А я говорю вам: всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем”. Что это значит? Женщину, которую застали “на месте преступления”, наказывать не захотел, а того, кто только мысленно совершает подобное, Учитель осуждает? Но с точки зрения внутренней мысль или поступок неразличимы (или почти неразличимы). Если есть любовь в душе и в поступках — это прекрасно. Но если вместо любви одна голая чувственность, то это плохо, независимо от того, дошло до каких-то поступков или нет.

“Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противьтесь злому, но кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду”.

“Вы слышали, что сказано: люби ближнего своего и ненавидь врага своего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте обижающих вас... Ибо если будете любить только любящих вас, то какая вам награда? И если приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так ли поступают и язычники?” Эти последние заповеди вызывали более всего недоумений и возражений. Осмыслить их не так-то легко. Для этого надо дойти до очень большой высоты, до такого духовного равновесия и духовной неуязвимости, при которых никакое оскорбление не может тебя оскорбить — просто не достанет до тебя. Вспомним, как князь Мышкин (в романе Достоевского “Идиот”) получает пощечину от Гани Иволгина. Князь потрясен, пристыжен, но... за Ганю, не за себя. И разве может прийти ему в голову ответить Гане тем же?

Только этот новый, поднявшийся до небывалой нравственной высоты человек смог бы сдвинуть горы предрассудков, горы окаменелой межнациональной и религиозной ненависти и подойти к общечеловеческим задачам, начать духовное объединение всех людей.

Заповеди Христа становятся просто смешными, как только их понимают как внешнее предписание, как закон. Соблюдать можно заповеди Моисея (не воруй, не лги и т. д.). Заповеди Христа невыполнимы. Это, собственно, не заповеди в обычном смысле слова, а описание “нового Адама”, нового идеального характера, которому никакие заповеди не нужны.

Нагорная проповедь — это, по существу, словесная икона, не норма, а идеал. Начинается она с “заповедей блаженства”. Достигнувшим блаженства оказывается вовсе не тот, кто достиг “благ земных”, а скорее совсем наоборот: тот, кто понял их незначительность, недостаточность и полюбил нечто большее. “Блаженны плачущие и неудовлетворенные”, “блаженны алчущие и жаждущие правды”, “блаженны миротворцы, блаженны милостивые, чистые сердцем, изгнанные за правду”... “Радуйтесь и веселитесь — так гнали и пророков, бывших прежде вас”. Если подставить на место такого блаженного среднего человека, то для него все это неправда, но это правда для библейских пророков и для Сократа, предпочитавшего казнь участи палача или равнодушного. Это “блаженство” насыщает душу, а не тело, и поэтому нищий способен почувствовать его гораздо скорее, чем пресытившийся.

Первая заповедь блаженства звучит на наш слух весьма странно: “Блаженны нищие духом”. Однако это парадокс, который полон внутреннего смысла. Духовно богатый человек чувствует себя, как дома, в мире идей, символов, обрядов. Он великолепный знаток своего дела, вполне удовлетворенный тем, что делает, что знает. Он имеет свою законченную систему взглядов и закрыт для живого потока Духа, который веет, где хочет, и часто совсем не там, где Его ждали люди. Вовсе не духовно нищие, а богатые духом книжники и фарисеи, имевшие свои четкие представления о грядущем Мессии, отвергли живого Мессию.

Быть нищим духом значит быть готовым всегда воспринять всюду веющий и никогда не застывающий в окончательную форму Дух. Предстать перед Бесконечностью, как нагой Адам перед Богом. Никакой защиты. Никакого укрытия.

Богатство — то, что накапливают, что является твоей собственностью. Но Дух нельзя накопить и присвоить. Нельзя “накопить”, остановить Дыхание. Дух — не мой. Он — ничей и всех. Он тот, кто проходит сквозь всех и единит всех.

Человек — это колодец, который может быть заполнен только Богом, — сказал Антоний Блум. Но Бог — это нечто неисповедимое, не представимое нами. Мы должны быть готовы на Тайну. На незнание. И на живое причастие Тайне. Так ребенок причащается каждому новому утру, как первому утру; поэт — каждой новой весне, как первой. Ничего до этого мгновения не было. Мир не принадлежит мне. Я принадлежу Миру. Нищий духом тот, кто не имеет никакой опоры вовне. Только внутри. У него ничего нельзя отнять. У него уже все отнято. Он ничего не имеет. Он ЕСТЬ.

Скоро Иисусу пришлось доказать, что можно быть блаженным, будучи униженным, избитым, изгнанным за правду. Он все более и более мешает законникам Иудеи, как овод Сократ — Афинам. Кто Он такой? Появился новый бог, новый авторитет, перекрывающий прежние? Его надо слушаться или, наоборот, восстать против нарушителя законов? Любопытная толпа, захваченная силою и необычностью Его личности, не знала, в какую сторону склониться. Люди приветствовали Его, удивлялись Ему. Но их отпугивали новые непривычные нравственные требования и новые формы мысли. Когда богатый юноша спросил Иисуса, как ему достичь царства Божьего, Иисус ответил: “Раздай все богатство свое нищим и иди за Мной”. Юноша понурившись отошел, а Учитель сказал ему вслед: “Легче верблюду " пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное”. Он звал к трудному жизненному подвигу, и чем больше люди осознавали это, тем больше были недовольны Им.

И для израильских законников, и для толпы любопытных Иисус был либо обещанным Мессией — абсолютным Владыкой, про которого было все заранее известно, либо самозванцем, присвоившим себе права этой сверхличности. Он не был ни тем, ни другим. Он нес новое представление о Мессии и новое представление о человеке, как помощнике, сотруднике Бога. Без веры в Мессию, без любви к Нему Он был бессилен сдвинуть что-либо в душах людей, а только это одно и было Ему надо. Не внешняя власть над людьми, а преображение их душ, внутреннее единение с ними.

Все это было вызовом, ересью — и еретик не мог уцелеть.

Евангельские события быстро подходят к своей развязке. Христа схватывают ночью (один из учеников, предатель Иуда, указывает на него страже) и судят за самозванство, за то, что он провозгласил себя Мессией. Дело Иисуса попадает в руки римского наместника Понтия Пилата. Римлянин, далекий от внутренних религиозных споров иудеев и от духовных проблем, смотрит на Иисуса беспристрастно, скорее с удивлением. Ему представили арестованного как самозванца, бунтаря, угрозу Риму, назвавшего себя царем иудейским. “Ты — царь иудейский?” — спрашивает Пилат. “Царство мое не от мира сего, — отвечает Иисус. — Я пришел свидетельствовать миру об истине”. Этот неожиданный ответ заинтересовывает Пилата. Он с любопытством спрашивает Его: “Что есть истина?”. Знаменитый вопрос, на который следует еще более прославленный ответ — молчание. Христос отвечает на вопрос, КТО есть истина, он говорит: Я есмь истина. А вопрос “что есть истина” для Него ложен в самой своей основе. Никакая отдельная мысль, правило — не истина. Истина — только целостность бытия личности, которая в каждом случае найдет верное решение. Пилат предлагает отпустить Христа (был обычай отпускать какого-либо осужденного на Пасху). Не когда первосвященник сказал: “Распни его, или ты не друг кесарю”, наместник отстранился (донос был страшен и ему). Он не хотел рисковать своей карьерой и произнес знаменитую, ставшую впоследствии пословицей фразу: “Я умываю руки”. Христа распяли.

Обратимся к Евангельской истории

«Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Его в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; итак скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22:15–22).

Фарисеи имели четкую цель. Они хотели уловить Иисуса логической вилкой: если Он скажет, что налог платить надо, – фарисеи разнесут по Иудее весть, что Иисус – коллаборационист, что Он не является Мессией, а значит, не несет Израилю никакого освобождения … Если Иисус произнесет, что платить налог в имперскую казну не надо, то хитрые фарисеи донесут об этом в римскую администрацию, а та уже расправится с бунтарем, положит конец проповеди Иисуса. Иисус выходит из этой логической ловушки блестяще. Он просит дать Ему монету, которой уплачивается налог…

В Палестине в то время, по утверждению историков, ходило два вида монет. Евреи добились от римской администрации необходимых уступок: учитывая их религиозность, им было разрешено чеканить собственную монету. В обиходе евреи пользовались римской монетой в обычной торговле. На это они были согласны. Но было одно пространство, куда они не могли допустить римские деньги. На римских монетах были изображения богов (и олимпийских, и земных – императоров). Надписи на этих монетах гласили, что императоры – боги. Таким образом, каждая монета была и карманным идолом, и языческой декларацией. В Храм же ничто языческое не могло быть внесено. Но подать в Храм приносить надо. Жертвенных животных приобретать надо. На нечистые же деньги нельзя приобрести чистую жертву… Евреи, очевидно, достаточно доходчиво объяснили римским властям, что если им не будет разрешено чеканить свою монету, имеющую хождение в храмовом пространстве, то народ взбунтуется. Римская империя была достаточно мудра, чтобы не раздражать покоренные ею народы по мелочам… Так в Палестине продолжали выпускаться свои монеты (священные полусикли [см.: Лев.5:15; Исх.30:24] - современное название "шекель"). И те самые менялы, что сидели во дворе Храма, как раз переводили светские, нечистые деньги в религиозно-чистые.

И вот Христа спрашивают, надо ли платить налог Риму. Христос же просит показать – какими деньгами уплачивается этот налог. Ему, естественно, протягивают римский динарий. Следует встречный вопрос: Чье это изображение и надпись? (Мф.22:20). Этот вопрос является решающим потому, что по представлениям античной политэкономии правитель был собственником земных недр и, соответственно, всего золота, добываемого в его стране. И значит, все монеты считались собственностью императора, лишь на время одолженной им своим подданным. Следовательно, монета и так принадлежит императору. Почему бы тогда ее не вернуть владельцу?

Итак, первичный смысл ответа Христа ясен: Храму надо отдать храмовую монету, а Риму – римскую. Но если бы Спаситель ответил именно этими словами, – то этим смысл Его ответа и ограничился бы… Однако Господь отвечает иначе: Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф.22:21). Тем, кто не видел римские динарии, дерзость и глубина этого ответа непонятны. Суть в том, что на динарии императора Тиберия (в ту пору правившего Римом) была надпись: Tiberius Caesar Divi Augusti Filius Augustus Pontifex Maximus («Тиберий Цезарь, сын божественного Августа, Август, верховный понтифик (верховный жрец)»). Истинный Сын Божий держал в руках монету, на которой было написано, что сыном бога является император…

Тут: или – или. Или Христос есть путь (Ин.14:6), или император – мост («понтифик» означает «мостостроитель», тот, кто строит мост между миром богов и миром людей). Или Христос является единственным посредником между Богом и человеком (1Тим.2:5), или таким посредником является царь. Монета утверждает, что император – сын бога, что он сам обладает божественным статусом и достоин божественного поклонения… Так что в этом случае должны были бы означать слова отдайте Божие Богу (Мф.22:21)? Да, благоверный римлянин должен был бы эти слова отнести к динарию и к императору. Но Христос сказал эти слова очевидно в другом смысле. Он противопоставил Бога, Истинного Бога, и императора. Отныне государственная власть была десакрализована. Император – не бог. Ему могут принадлежать деньги, но не совесть.

Празднование Пасхи у евреев длилось целую неделю. И вот каждый день Иисус проповедовал в храме, возвращаясь ночевать в Вифанию. Проповеди Его собирали несметные толпы народа.

Старейшинам еврейского народа, священникам и фарисеям все это очень не нравилось. Они твердо решили заставить Иисуса замолчать и, чтобы решить, как это лучше сделать, за два дня до окончания празднования собрали свой совет - синедрион. Председательствовал в синедрионе первосвященник Каиафа.

Мы должны схватить Иисуса, - сказал он собравшимся. - Но только сделать это надо тайно, чтобы за Него не вступился народ и не началась смута.

Это значит, что нам придется подождать до конца празднования, когда паломники разойдутся, - отвечал Каиафе один из священников.

О том, что случится с Ним, Иисус знал гораздо лучше, чем Его враги. В этот день Он сказал ученикам:

Через два дня будет Пасха, и Я буду предан в руки римлян, которые распнут Меня на кресте.

Тем не менее, Иисус продолжал учить народ. Этим решили воспользоваться Его враги - они задавали Иисусу каверзные вопросы, ожидая, что Он скажет что-нибудь такое, чем навредит Себе. Как-то раз они спросили Его:

Учитель! Ответь нам, должны мы платить подать римскому кесарю или нет?

Тот, кто задал это вопрос, был хитер. Он знал, что, если Иисус ответит: "Да, должны", это не понравится народу, и многие отвернутся от Него; если бы Он ответил: "Нет", тут же можно было бы звать римских солдат, которые арестовали бы Иисуса как опасного смутьяна.

Иисус же не ответил ни "да", ни "нет". Вместо этого Он попросил дать Ему римский динарий. Взяв его в руку, Иисус спросил:

Чье изображение вы видите на этой монете?

Кесарево, - отвечали Ему.

Ну, так вот, - сказал Иисус. - Отдавайте кесарю кесарево, а Богу - Божие.