«И первый маршал в бой нас поведёт! Артиллерийская поддержка сухопутных войск.
Командование Черноморского флота опасалось немецкой авиации. Правильно. Немецкая авиация делала с советскими кораблями все, что хотела. Потому что ДО ВОЙНЫ адмирал Октябрьский НЕ ЗАПЛАНИРОВАЛ противовоздушную оборону кораблей в достаточном объеме. Новейшие крейсера («Молотов» и «Ворошилов» типа «Эудженио ди Савойя») имели всего по восемь 100-мм и девять 45-мм зенитных полуавтоматических (темп стрельбы - 12 выстрелов в минуту, «бофорс» калибра 40 мм выпускал за эту же минуту более 60 снарядов) орудий - жалкий мизер! Подобное количество зенитных средств не способно было создать над крейсером достаточный «зонтик» ПВО просто потому, что для уничтожения одного атакующего самолета (по опыту войны) необходимо было в среднем выпустить не менее 600 снарядов (всяких разных). Торпедоносец (или бомбардировщик), атакующий крейсер, находился в зоне действенного огня его зенитных средств не более минуты. За эту минуту вся зенитная артиллерия крейсера могла выпустить лишь 130–140 снарядов - чего было катастрофически недостаточно для уверенного поражения воздушной цели. Поэтому новейшие черноморские крейсера большую часть войны старательно избегали в ней участия, лишь изредка совершая транспортные рейсы в осажденный Севастополь.
Но у Черноморского флота до войны в строю было 88 торпедных и 96 сторожевых катеров (считая катера погранохраны) - их-то можно было использовать для эвакуации! Потеря «морского охотника» ничего не значила для судеб войны - утлое суденышко в 20–30 тонн водоизмещением при двух «сорокопятках» и двух ДШК можно было построить за считанные дни на любой верфи, строящей до войны рыбацкие шаланды. Но даже этими корабликами Октябрьский решил не рисковать - так, слегка обозначил эвакуацию.
Англичане для эвакуации своих отцов, братьев, сыновей привлекли все, что держалось на воде. Потери тоннажа при эвакуации Дюнкерка были кошмарны - 243 судна из 860 участвовавших в операции «Динамо» - но оставить своих солдат на милость немецких танкистов Англия не могла. Она спасла своих сыновей ценой гибели сотен кораблей и судов - и никому на Острове эта цена не показалась чрезмерной.
Октябрьский и Буденный бросили в Севастополе без надежды на спасение СОРОК ТЫСЯЧ солдат и офицеров.
Они предали их. И им за это ничего не было.
Командование Черноморского флота опасалось немецкой авиации. Правильно. Немецкая авиация делала с советскими кораблями все, что хотела. Потому что ДО ВОЙНЫ адмирал Октябрьский НЕ ЗАПЛАНИРОВАЛ противовоздушную оборону кораблей в достаточном объеме. Новейшие крейсера («Молотов» и «Ворошилов» типа «Эудженио ди Савойя») имели всего по восемь 100-мм и девять 45-мм зенитных полуавтоматических (темп стрельбы - 12 выстрелов в минуту, «бофорс» калибра 40 мм выпускал за эту же минуту более 60 снарядов) орудий - жалкий мизер! Подобное количество зенитных средств не способно было создать над крейсером достаточный «зонтик» ПВО просто потому, что для уничтожения одного атакующего самолета (по опыту войны) необходимо было в среднем выпустить не менее 600 снарядов (всяких разных). Торпедоносец (или бомбардировщик), атакующий крейсер, находился в зоне действенного огня его зенитных средств не более минуты. За эту минуту вся зенитная артиллерия крейсера могла выпустить лишь 130–140 снарядов - чего было катастрофически недостаточно для уверенного поражения воздушной цели. Поэтому новейшие черноморские крейсера большую часть войны старательно избегали в ней участия, лишь изредка совершая транспортные рейсы в осажденный Севастополь.
Но у Черноморского флота до войны в строю было 88 торпедных и 96 сторожевых катеров (считая катера погранохраны) - их-то можно было использовать для эвакуации! Потеря «морского охотника» ничего не значила для судеб войны - утлое суденышко в 20–30 тонн водоизмещением при двух «сорокопятках» и двух ДШК можно было построить за считанные дни на любой верфи, строящей до войны рыбацкие шаланды. Но даже этими корабликами Октябрьский решил не рисковать - так, слегка обозначил эвакуацию.
Англичане для эвакуации своих отцов, братьев, сыновей привлекли все, что держалось на воде. Потери тоннажа при эвакуации Дюнкерка были кошмарны - 243 судна из 860 участвовавших в операции «Динамо» - но оставить своих солдат на милость немецких танкистов Англия не могла. Она спасла своих сыновей ценой гибели сотен кораблей и судов - и никому на Острове эта цена не показалась чрезмерной.
Октябрьский и Буденный бросили в Севастополе без надежды на спасение СОРОК ТЫСЯЧ солдат и офицеров.
Они предали их. И им за это ничего не было.
В ночь на 10-е крейсер "Ворошилов" и лидеры "Ташкент" и "Харьков" обстреляли район Таш-Алчин. В светлое время суток они отошли в район дневного маневрирования, а в ночь на 11 мая повторили обстрел. Стрельба велась в темное время суток по площадям, и ее эффективность, видимо, была невысокой.
19 мая командир ОЛС получил от командующего флотом приказ доставить из Батуми в Севастополь 9-ю бригаду морской пехоты, использовав для ее перевозки крейсер "Ворошилов" и эсминцы "Сообразительный" и "Свободный". Приказ предусматривал приход кораблей в главную базу около часа ночи, разгрузку в течение полутора часов и выход в обратный рейс не позже 3.00, а также движение в море на большой скорости. В Стрелецкой бухте, на случай тумана, в готовности к встрече кораблей стояли тральщики и сторожевые катера. На крейсер погрузили 36 орудий, 12 минометов, автомашины, обоз, 280 т грузов и 2485 бойцов и офицеров, а на эсминцы - по 300 бойцов и 30 т груза.
27 мая в 1.45 корабли вышли из Батуми. На крейсере находился командир отряда контр-адмирал Н.Е.Басистый. Корабли должны были следовать 22-узловым ходом на запад южной частью моря; перед наступлением темноты тех же суток повернуть от анатолийского побережья на север и, увеличив ход до 30 узлов, к полуночи прибыть в Севастополь; по входному фарватеру главной базы идти 18-узловым ходом, а за кромкой минного поля - 30-узловым. Около 19 часов немецкие самолеты-разведчики обнаружили отряд, и через 20 минут "Ворошилов" с большой высоты был атакован тремя бомбардировщиками. Своевременно открытый зенитный огонь и маневр на уклонение позволили избежать попаданий. В 20.16 три бомбардировщика пытались выйти в атаку со стороны заходящего солнца, но корабли повернули на контркурс и сбили расчеты летчиков - бомбы упали за кормой. В 20.43 появились семь немецких торпедоносцев; они разделились на две группы, но и на этот раз умелый маневр кораблей свел на нет усилия противника. Торпеды, сброшенные первой парой, прошли мимо крейсера. Так же успешно был отражен второй, а в 20.51 - и третий авианалеты. На подходе к боновому заграждению Севастопольской бухты на "Ворошилова" вновь напал самолет-торпедоносец. Сброшенная им торпеда взорвалась на берегу в районе Херсонесского музея. В 21.30 корабли прибыли в Севастополь. Крейсер ошвартовался к Угольной пристани, носом на выход. На нем были приготовлены специальные лотки для выгрузки боеприпасов: с левого борта - на причал, а с правого - на поданную баржу. Орудия, автомашины, походные кухни сгружали по сходням и корабельными стрелами, и краном. Для приема раненых дополнительно развернули медицинские и операционные пункты. Выгрузка заняла полтора часа.
Владимира Георгиевича Суржикова я впервые увидел в Севастополе в нашем доме на улице Ленина. Стройный высокий моряк запомнился своей доброй улыбкой. Мама мне сказала, что это муж её подруги, Марии Львовны.
Я знал, что Мария Львовна врач, поэтому после очередной драки во дворе, поинтересовался у неё, может ли она что-нибудь сделать, чтобы к возвращению мамы с базара у меня прошёл здоровенный фингал под глазом. Оказалось, что нет, это было моё первое разочарование во врачах.
Не помню, когда подружились Мария Львовна и моя мама, но, несмотря на жизнь в разных городах, они сохраняли дружеские отношения. Мамы давно нет, а Марии Львовне сейчас 93 года, дай ей бог здоровья и долгих лет жизни.
Я звоню ей в Севастополь, она – единственная ниточка, связывающая меня с детством и школьной юностью, самым прекрасным временем жизни, несмотря на все тогдашние трудности.
Владимир Георгиевич родился в Симферополе, там и жил до войны. Отец был простым служащим, а мать – портнихой. Когда началась война, он учился в девятом классе. Отец умер в 1941 году.
В первые же дни войны юноша пошёл в военкомат, чтобы записаться добровольцем на фронт. Его направили в учебный отряд Черноморского флота, а после короткого обучения послали служить на крейсер «Ворошилов».
Там Владимир Георгиевича назначили комендором в башню главного калибра. Это было поколение, из которого вернулись домой после войны лишь отдельные счастливцы, а миллионы полегли в боях.
Того безобразия, которое творилось в армии и на флоте, когда стали призывать людей с судимостями, во время войны не было и близко. Старослужащие внимательно и по-доброму отнеслись к молодым ребятам, прибывшим на крейсер.
Немногословный Владимир Георгиевич, который быстро разбирался в технике, сразу вызвал у товарищей уважение своей добросовестностью и обязательностью. Заметили его и командиры.
Как писал в своих мемуарах вице-адмирал Пётр Васильевич Уваров, который служил во время войны старпомом на «Ворошилове»: «Пройти службу на крейсере для моряка означает освоить всю энциклопедию морских наук». Вот такую энциклопедию и освоил матрос Суржиков.
В марте 1942 года крейсер вернулся в строй после повреждений, нанесённых фашистской авиацией.
Корабль участвовал в переброске бригады морской пехоты в Севастополь, в обстреле из орудий главного калибра позиций немецких войск в Феодосийском заливе, в районе Новороссийска.
Походы кораблей в Севастополь были сопряжены с большим риском. От моряков требовалась отвага, выдержка и выносливость. Крейсер многократно подвергался атакам фашистской авиации.
Владимира Георгиевича наградили орденом Красной Звезды и медалью Ушакова, очень почётной матросской наградой.
Он окончил войну старшиной первой статьи, вступил в партию. После войны матросов сразу не увольняли, пришлось продолжать служить на крейсере.
В 1947 году он экстерном сдал экзамены за десятилетку, получил аттестат зрелости, хотя название документа об окончании школы, мягко говоря, не вязалось с моряком, прошедшим всю войну.
Он хотел стать командиром, поступить в высшее военно-морское училище имени Фрунзе, но командование крейсера не желало отпускать такого хорошего старшину. Его вызвали в политотдел и в приказном порядке заставили принять должность секретаря комитета комсомола крейсера.
Разрешили заочно учиться только во 2-м военно-морском политическом училище. Он сдал все экзамены экстерном. У Владимира Георгиевича душа к партийной работе не лежала. Он великолепно разбирался в технике, в электронике, имел, как говорят в народе, золотые руки.
После крейсера его назначили секретарем партийной организации дивизиона десантных кораблей охраны водного района. Затем служил замполитом на тральщике Т-89. Он принимал непосредственное участие в боевом тралении минных постановок, оставшихся с военного времени.
За эту опаснейшую службу был награждён вторым орденом Красной Звезды. После службы на тральщике его перевели служить на СКР-57 (сторожевой корабль), а затем на эсминец «Безжалостный».
Родились дети, дочь Наташа и сын Сергей, и как у нас всегда было, - полная зависимость на службе от квартиры. Он получил её незадолго до увольнения.
У Владимира Георгиевича была возможность продолжать образование только в военно-политической академии им. Ленина, которую он со своими блестящими способностями окончил тоже заочно, и тоже на «отлично».
Мария Львовна после окончания с красным дипломом института получила назначение в школу водолазов, основанную на базе бывшего ЭПРОНа. Она проработала там начальником лазарета свыше сорока лет.
Владимир Георгиевич Суржиков был нетипичным политработником, можно сказать, белой вороной в этой среде. Во-первых, женился на еврейке в разгар «дела врачей». Во-вторых, был очень скромным человеком, никогда ничего для себя не «выбивал».
Он, действительно, заботился о людях. Кто служил, те знают, что такие политработники - большая редкость.
Напакостить они всегда могли, а помочь – извините! После войны, особенно в шестидесятые-семидесятые годы в политические училища хлынули проходимцы всех мастей.
Они быстро смекнули, что не нужно ничего знать и уметь, зато можно пользоваться всеми благами. «Рот закрыл – и рабочее место в порядке. Солнце жарит и палит – в отпуск едет замполит», - эти поговорки знали все.
Владимир Георгиевич презирал этих новых циничных, бесстыжих «представителей партии». Служить с ними ему было тяжело. Как только позволила выслуга, он подал рапорт об увольнении в запас.
В Севастополе найти работу было нелегко. Владимир Георгиевич стал работать в городском архиве фотографом. Его фотографии помещены в книге, выпущенной к двухсотлетию города. За что бы он ни брался, всё ему удавалось.
Когда началась перестройка, Владимир Георгиевич очень тяжело переживал публикации, которые разрушали всё, во что он верил. В отличие от всяких политотдельских шкурников, он действительно был убеждён в справедливости коммунистического учения, верил в идеалы. Это была его трагедия.
Когда распался Советский Союз, он сказал домашним, что будь у него пистолет, он бы застрелился. Когда я думаю о нём, сразу вспоминаю фильм «Коммунист».
В том фильме был показан такой же убеждённый человек, один из тех, благодаря которым наша страна победила в страшной войне и продолжала существовать, пока её не разрушили те, для кого идеи были лишь средством держаться у власти.
Он умер на рабочем месте в 1991 году.
Дочь и сын свято чтут память отца.
А медаль Ушакова украли нелюди, которые пришли к Марии Львовне под видом работников собеса и попросили показать документы на награды. Пока она их искала, они сбежали, схватив награды.
В нашей жизни благородство и подлость всё время рядом.
Рецензии
Здравствуйте, Владимир!
Хоть я всю жизнь был нигилистом, и совершенным противником ушедшей старой "системы", но не отнять, хорошо Вы написали про истинно верующего коммуниста. Что интересно, таковых, завзятых и праведных, всё же в то время было немало. А то, правильно Вы выразились, не выиграли бы войну. Их было за что уважать. И ведь они реально верили в то светлое будущее.
